ОТЕЧЕСТВЕННЫЯ ЗАПИСКИ ЖУРНАЛЬ ЛИТЕРАТУРНЫЙ, ПОЛИТИЧЕСКІЙ И УЧЕНЫЙ. TOMь CCXXVIII. САНКТПЕТЕРБУРГБ. Въ тилографін А. А. КРАЕВСКАго (Литейная, No 33). ИЗЪ ДЕРЕВНИ. V.. Я отпраздновалъ пятую годовщину... Зима, въ нынѣшнемъ году, такая же лютая, какъ въ 1870-71. Морозы стоять страшные — птицы замерзаютъ. Декабрь. Въ пять часовъ уже темно... Я возвратился со скотнаго двора, выслушалъ отчеты старость, сдѣлалъ распоряженія назавтра, записалъ приходъ, расходъ, умолотъ и пр., напился чаю, спросилъ уроки у дѣтей, И въ восемь часовъ... «Выпивъ водочки и поужинавъ», ложусь спать. Этой же фразой начиналось и мое первое письмо «изъ деревни»; но пріятель, котораго я просилъ передать письмо въ редакцію, вычеркнуль слова «выпивъ водочки». Вышло, по моему, нескладно, а главное - невѣрно, потому: кто же въ деревнѣ, будучи настолько богать, чтобы всегда имѣть на дому водку, ложится спать, не выпивъ ея за ужиномъ? Ясно, пріятель вычеркнулъ эти слова, желая меня соблюсти; извѣстно, что у насъ, если кто потеряетъ мѣсто и очутится безъ службы, да, къ тому же, попадетъ въ деревню, то онъ никакого дѣла себѣ найти не можетъ, отъ скуки начинаетъ пить и спивается, точно такъ же, какъ, обратно, мужикъ обыкновенно спивается, если попадетъ службу, гдѣ у него никакого настоящаго дѣла нѣтъ. Пріятель, должно быть, боялся, чтобы не подумали, что я сдѣлался въ Деревнѣ пьяницей и, соблюдая меня, зачеркнулъ «выпивъ водочки»: обыкновенно всѣ начинаютъ съ того, что выпиваютъ только за ужиномъ, потомъ привыкаютъ выпивать и за обѣ домъ, потомъ, мало-по-малу, привыкаютъ опохмѣлятся утромъ, а разъ человѣкъ сталъ опохмѣляться — не даромъ говорится: «пей, да не опохмѣляйся» — и утромъ, на тощакъ, вмѣсто чаю, пить водку - кончено; разумѣется, кончено для человѣка, который не работаеть. Работающему мужику нипочемъ, даже полезно, выпить стаканъ водки въ пять часовъ утра, передъ завтракомъ. Теперь за меня опасаться нечего, соблюдать меня не нужно; потому что прошло уже пять лѣтъ, и я не спился, несмотря на то, что въ Петербургѣ, передъ отъѣздомъ, многіе предсказывали мнѣ такой конецъ. Конечно, я пью, и даже не водку, а «вино», въ акцизномъ значеніи этого слова, а говорятъ, акцизноето вино и имѣетъ свойство дѣлать людей пьяницами и развивать «запой», который неизвѣстенъ въ чужихъ странахъ, гдѣ пьютъ настоящее, а не акцизное вино; выпиваю рюмку, другую за обѣдомъ; нужно же что-нибудь пить, когда настоящаго вина нѣтъ; выпиваю и за ужиномъ, но, все-таки, не спился, потому что никогда не опохмѣляюсь, а отпиваюсь по утрамъ чаемъ. Поэтому, желая Вновь описать мой зимній день, нисколько не опасаясь, начинаю: ... Выпивъ водочки и поужинавъ, я ложусь спать, уложивъ предварительно дѣтей, изъ коихъ младшій спитъ въ моей комнатѣ, рядомъ со мною, и ночью находится спеціально подъ моимъ надзоромъ, потому что у меня нѣтъ ни няньки, ни гувернантки. Засыпая, я уже не мечтаю теперь о клеверѣ, потому что мечты исполнились и клеверныя поля существують въ Батищевѣ; теперь загады мои идутъ далѣе, и я мечтаю какъ бы устроить винокуренный заводецъ, и устрою, когда акцизное дѣло будеть настоящимъ образомъ установлено, такъ что можно будетъ разсчитывать на что-нибудь вѣрное. Сплю я спокойно, ничто не нарушаетъ мой покой; не слышно даже отрывистаго лая Лыски, котораго, увы! уже нѣтъ на свѣтѣ. Да, Лыски уже не существуетъ, и причною этому я, я, внесшій новые элементы въ мирную жизнь прежнихъ обитателей Батищева. Какъ ни хитеръ, какъ ни остороженъ былъ старый Лыска, но все же попался-таки на зубы волку, а всему я причиной; какая, казалось бы, связь могла существовать между мною, жившимъ Петербургѣ, и Лыской, жившемъ въ какомъ-то уединенномъ Батищевѣ? а вотъ же: не попади я изъ Петербурга въ Батищево, не расширь я своего хозяйства, не разведи я разныхъ новшествъ, жилъ бы да жилъ старикъ Лыска и мирно бы почилъ между поленицами дровъ, за овиномъ; конечно, и Лыска виновать, потому что, живи онъ по старому, не увлекайся, былъ бы до сихъ поръ здравъ и невредимъ; но увлекаться такъ свой въ ственно нетолько собакѣ, а и человѣку, одаренному высшимъ разумомъ. Да, бѣдный Лыска, дорого поплатился ты свои увлеченія на старости лѣтъ! Прежде, когда въ Батищевѣ, кромѣ меня, жилъ только староста, скотникъ и Сидоръ, когда мы жили, какъ я описалъ въ моемъ первомъ письмѣ, у насъ была всего только одна собакастарый Лыска. Жилъ тогда Лыска въ сѣняхъ старухиной избы, которыя на ночь аккуратно запирались; поэтому, Лыска, чуя волковъ, могъ брехать, но волки ему ничего сдѣлать не могли, такъ какъ двери запирались плотно. Днемъ Лыска далеко не отходилъ, иногда развѣ, если старуха поскупится бросить ему хлѣба - тогда старуха и Иванъ жили на своемъ хлѣбѣ побѣжитъ онъ, поднявши хвостъ крючкомъ, мелкой рысцой, на мельницу, поѣстъ тамъ мучной пыли, напьется въ рѣчкѣ, а потомъ сейчасъ же вернется домой, ляжетъ около избы и брешетъ на проѣзжающихъ. Уменъ онъ былъ удивительно: никогда никого не укуситъ, но зато никого и не пропустить; чуть только заслышить колокольчикъ или стукъ телеги намъ часто и не слышно еще - тотчасъ начинаетъ, лежа, отрывисто побрёхивать; вотъ колокольчикъ ближе и ближе, Лыска встаетъ, рысцой бѣжить къ полевымъ воротцамъ, встрѣчаетъ проѣзжающаго съ громкимъ лаемъ, провожаетъ его по усадьбѣ и, затѣмъ, опять возвращается на свое мѣсто. Никогда онъ не злился, никогда не бросался подъ ноги лошадямъ, ни къ кому съ лаемъ не приставалъ, умнѣйшая собака былъ и совершенно хорошо понималъ, что его дѣло-только брехать и тѣмъ давать знать хозяину, что кто-то идетъ или ѣдетъ. Свой колокольчикъ, стукъ своей телеги, своихъ лошадей Лыска зналъ отлично и никогда не лаялъ на своихъ, какъ замѣнившія его, глупыя молодыя собачёнки, которыя лаютъ и на чужого, и на своего, даже на меня, когда я возвращаюсь домой поздно вечеромъ. Бывало, ждемъ Сидора со станціи, услышимъ колокольчикъ, Лыска не лаетъ— вѣрно, значитъ, Сидоръ ѣдетъ, Лыска узналъ свой колокольчикъ; идемъ навстрѣчу, чтобы поскорѣе получить письма и газеты - это было еще въ то время, когда я вѣрилъ тому, что пишутъ въ газетахъ- а Лыска уже бѣжитъ впередъ и весело виляетъ хвостомъ, точно сказать хочетъ: это — Сидоръ со станціи ѣдетъ и письма тебѣ везетъ. Лыска даже понималъ, когда Сидоръ везетъ письма, а когда нѣтъ; потому что, когда везетъ, то, зная, что это мнѣ доставить удовольствіе и что я всегда радуюсь, когда получаю письма, ѣдетъ скорѣе, веселѣе, когда же нѣть -ѣдетъ шагомъ. Заслышу, бывало, колокольчикъ, если Лыска весело бѣжитъ къ воротцамъ - бѣгу: навѣрно письма или, - |