шенно ясное. Сѣверъ былъ отгороженъ исполинскими ширмами или перегородкою горъ. Солнце освѣтило нашъ вчерашній послѣдній спускъ и показало намъ новую картину: за горой еще превысокую гору, разноцвѣтныя скалы и обрывы, покрытые зеленью; высочайшіе чинары, дикій виноградъ, плющъ — все въ полной зелени, барбарисъ, и 9-го ноября все дышало югомъ, дышало Грузіей. Красоты Койшаурской Долины безчисленны. Мнѣ случалось видѣть изображенія нѣкоторыхъ кавказскихъ горъ, даже мастерской кисти, но все это не удовлетворяетъ, оттого что представляетъ только осколокъ красоты. Не всѣмъ суждено побывать тамъ; но побывавшіе вѣрно всѣ согласны со мною, что этотъ край — дѣйствительно чудный по природѣ своей, и только не достаетъ въ немъ жителей, которые умѣли бы наслаждаться и пользоваться краемъ.

Мы ѣхали двѣ станціи полною рысью и ночевали въ уѣздномъ городѣ Душетѣ. На другой день проѣхали Мцхетъ, прежнюю резиденцію грузинскихъ царей на самомъ берегу Куры. Чѣмъ нетерпѣливѣе становилось мое ожиданіе, тѣмъ медленнѣе подвигались мы къ цѣли. Дождь промылъ дорогу, лошади и экипажи скользили и раскатывались; наконецъ, доѣхали до послѣдней станціи Гартискаръ, гдѣ на бѣду не было лошадей и откуда идеть другая дорога на крѣпость Гори. Мы принуждены были выжидать обратныхъ лошадей и, пока ихъ кормили, потеряли пять часовъ времени; между тѣмъ, все лилъ дождь и все болѣе портилась дорога. Непріятность новаго моего назначенія, неизвѣстность новаго мѣста жительства исчезли на часокъ при радостной надеждѣ на скорое свиданіе съ сыномъ и съ испытанными родными въ постоянной и чистой любви, во все время нашей разлуки. Дѣти замѣтили мое безпокойство и сами смутились долгимъ ожиданіемъ. — «Мы сегодня такъ поздно доѣдемъ, что никого не увидимъ до утра»; на это нетерпѣливое мое замѣчаніе, а, можетъ быть, и обдуманное предисловіе, отвѣтилъ старикъ Никифоръ, что никогда не будетъ поздно, что Анна Андреевна и Марья Васильевна ожидаютъ во всякое время, что для всѣхъ дѣтей уже давно кроватки готовы, все устроено и придумано, какъ доставить намъ отдохновеніе послѣ такого дальняго пути. Наконецъ, высказалъ женѣ, что я радъ за нее и за дѣтей, но что я долженъ отказаться отъ родного и гостепріимнаго крова и что я остановлюсь въ гостинницѣ по извѣстной ей причинѣ. Жена моя, безъ всякаго возгласа, покачала головой и обычнымъ, нѣжнымъ и спокойнымъ голосомъ возразила мнѣ безъ малѣйшаго упрека: - «Я все дѣлила съ тобою; мы вмѣстѣ жили въ тюрьмѣ — почему-же теперь разставаться

хотя бы на нѣсколько дней?» — Я не долженъ былъ остановиться у родныхъ въ домѣ главнаго начальника штаба не оттого, что онъ занималъ второе мѣсто во всемъ краю, а я, какъ рядовой, стоялъ на низшей ступени чиновъ — родство этого не разбираеть; но, еще бывъ въ Читѣ, узналъ я, что генералъ Н. Н. Раевскій, командиръ нижегородскаго драгунскаго полка, былъ арестованъ на гауптвахтѣ за то, что пригласилъ въ себѣ на обѣдъ бывшаго моего соўзника 3. Г. Бернышева, рядоваго. Вотъ почему я не могъ остановиться у родныхъ.

Дождь лилъ цѣлый день; мы выѣхали предъ вечеромъ. Стемнѣло совершенно, тащились шагомъ; впереди ѣхалъ казакъ-обратный, съ двумя заводными лошадьми, привязанными рядомъ одна къ другой; дорога была узка; съ одной стороны гора, съ другой - пропасть; колеса раскатывались, какъ сани зимою. Одна изъ казачьихъ лошадей, крайняя, заводная, поскользнулась; къ счастью поводокъ перервался, и конь съ визгомъ скатился на десятки сажень въ пропасть, и былъ таковъ; не перервись поводокъ, то увлекъ-бы и остальныхъ двухъ коней съ сѣдокомъ; несмотря на такую дорогу, я все торопилъ ямщика. Наконецъ, завидѣли огни Тифлиса, доѣхали и остановились въ гостинницѣ Матассо. Чрезъ полчаса я обнялъ старшаго сына моего.

ДЕРЕВЬЯ.

(Сонетъ изъ Кардуччи).

Ты, межъ долинъ, на склонѣ скалъ, ущелій недоступныхъ
Ростущій дубъ нѣтъ, не люблю твоихъ вѣтвей прекрасныхъ,
Тобой вѣнчаютъ ихъ - завоевателей преступныхъ,
Безумныхъ раззорителей селъ, городовъ несчастныхъ.

Безплодный лавръ — и предъ твоей зеленою красою
Я преклоняться не могу: ты лжешь и оскорбляешь,
Роняешь поздній листь надъ мраморной плитою
Иль Рима императоровъ чело ты украшаешь.

Люблю тебя, веселый виноградъ; межъ темными камнями
Смѣешься гроздьемъ сладкимъ мнѣ, готовишь, созрѣвая,
Отдохновеніе отъ жизни пошлости и скуки.

Но лучше всѣхъ сосна: межъ четырьмя ея досками
Въ гробу безмолвномъ, наконецъ, затихнуть, угасая,
Желаній смутныхъ рой, пытливой мысли бредъ и муки.

столѣтняя гоДОВЩИНА ВЪ С. АМЕРИКЂ.

Очерки изъ исторіи Соединенныхъ Штатовъ.

III.

ПОШЛИНА НА ЧАЙ.

Несмотря на изложенныя нами довольно бурныя движенія въ колоніяхъ, вызванныя упорною политикой короля Георга III, тамъ, за исключеніемъ развѣ немногихъ лицъ, никто въ народѣ и не помышлялъ пока объ отторженіи отъ метрополіи. Ничего, казалось, не было бы легче, какъ умиротворить промышленный, погруженный въ свои торговые интересы народъ, жаждавшій лишь покоя и порядка. Стоило бы только уважить права его и примѣниться къ его воззрѣніямъ и обычаямъ. Необходимо было бы, конечно, чтобы министры добросовѣстно вникли въ установившіяся условія въ колоніяхъ, чтобы парламентъ честно отнесся къ ихъ интересамъ. Но изъ всѣхъ тогдашнихъ правителей развѣ одинъ Питтъ и немногіе товарищи его понимали въ такомъ смыслѣ отношенія метрополіи къ колоніямъ. Остальные же требовали отъ колонистовъ слѣпого повиновенія и, главное, денегъ, прикрывая свои властолюбивыя домогательства яко бы высшими государственными цѣлями. А отправляемые въ Америку администраторы, начиная отъ губернаторовъ и до таможенныхъ комиссаровъ, все большею частью промотавшіеся въ Англіи чиновники, смотрѣли на свою должность, какъ на вѣрное средство легкой наживы, и всегда готовы были на всякія, хотя бы и пагубныя мѣры, лишь бы удержаться на доходныхъ мѣ

стахъ. Вообще, «британское правительство», по меткому выраженію тогдашняго французскаго министра Тюрго, «далеко не могло считаться просвѣщеннымъ; да врядъ-ли и существовало когда нибудь вполнѣ просвѣщенное правительство. Впрочемъ, прибавляетъ замѣчательный для своего времени политико-экономъ: — деспотизмъ, сочетавшись съ суевѣріемъ, все-таки, тщетно пытается разными варварскими и безцѣльными мѣрами затмить свѣтъ правды и свободы; вопреки всѣмъ временнымъ смутамъ; мірт, все-таки, идеть во срѣтенье благимъ началамъ».

Словамъ его вскорѣ пришлось оправдаться на дѣлѣ. По уничтоженіи штемпельнаго акта, британскій парламентъ никоимъ образомъ не могъ такъ спокойно поступиться своими домогательствами, тѣмъ болѣе, что въ немъ сильно заговорило чувство собственнаго достоинства. «Какъ? уступить этимъ скареднымъ торгашамъ, этимъ негодяямъ!» говорили лорды, озлобленные на торгашей, не позволявшихъ имъ распоряжаться по своему произволу собственностью американскихъ подданныхъ. - Ихъ слѣдуетъ проучить: пять-шесть военныхъ фрегатовъ и три полка пѣхоты разомъ образумятъ непокорныхъ».

Волны морскія, замѣтилъ на это спокойно слѣдившій за всѣми треволненіями парламента Франклинъ: поднимаются лишь тогда, когда дуютъ вѣтры. Ваши мѣры, предупреждалъ онъ: - способны только расторгнуть послѣднюю слабую связь между американскими колоніями и ихъ метрополіей».

Наперекоръ всѣмъ такимъ предостереженіямъ, хитроумные министры придумали новый налогъ, повидимому, самого лукаваго свойства. Они предложили, именно въ 1767-мъ г., взимать, при самой отправкѣ изъ Англіи, небольшую пошлину съ бумаги, красокъ, стекла, чая и другихъ статей, которыя колоній обязаны были выписывать изъ самой Англіи. Кто же, въ самомъ дѣлѣ, помѣшалъ бы парламенту взимать пошлины съ собственныхъ англійскихъ товаровъ, тѣмъ болѣе, что она вносилась въ самихъ же англійскихъ гаваняхъ. А пошлина эта, въ концѣ концовъ, все-таки, будетъ оплачиваться покупателями и потребителями тѣхъ товаровъ въ американскихъ колоніяхъ. Такимъ образомъ, смекнули министры, потребители незамѣтнымъ для нихъ самихъ путемъ сдѣлаются невольными данниками британской метрополіи.

Однако, отъ чуткихъ американцевъ не укрылась такая уловка. «Налоги - все тѣ же налоги, гдѣ и въ какомъ видѣ они ни взимались бы, говорили колонисты: - «а помимо собранія нашихъ представителей никто не властенъ облагать насъ какими бы то ни было налогами».